До обнаружения французской армией в 1799 году знаменитого Розеттского камня (он впоследствии был «освобожден» британской армией и теперь выставлен в Британском музее) расшифровка древнеегипетских текстов не была возможна. На Розеттском камне декрет Птолемея V Эпифанского записан тремя шрифтами, использовавшимися в Египте на заре христианства: греческим, иероглифическим и демотическим. Знакомый ученым греческий шрифт дал им ключ к расшифровке двух других шрифтов. В 1822 году молодой талантливый французский ученый Жан-Франсуа Шампольон проник в подлинную суть иероглифического письма, используя Розеттский камень и распознав имена Клеопатры и Птолемея внутри картушей на одной из надписей. (Картуши – это овальные линии с черточкой в начале, которые через определенные промежутки можно видеть на большинстве египетских надписей. Французское слово «картуш» – это эквивалент слова «патрон», на что, по мнению французских солдат, был похож этот символ. Иероглиф картуш представляет собой веревку, завязанную узлом, возможно символизируя, что фараон был владельцем всего, вокруг чего совершало солнце свой круг.)

До своей безвременной кончины в возрасте сорока двух лет неутомимый Шампольон значительно продвинулся в изучении иероглифического и демотического письма, и последующие поколения египтологов с тех пор разгадали почти все загадки древних текстов. Почти – но не все, поскольку мертвый язык до сих пор хранит (и, вероятно, будет хранить) некоторые свои секреты. Например, мы не знаем, как произносились отдельные слова, хотя можем прочитать их и имеем некоторые понятия об их возможном произношении из арабского языка. Написание иероглифов полностью, с отдельным значком для каждого звука было бы очень утомительным занятием, поэтому писцы просто пропускали некоторые гласные звуки, чаще всего в коротких словах, и знаки препинания. Они писали только согласные или знаки, обозначавшие согласные, на месте гласных. Результат нетрудно себе представить. Вместо предложения «Положи, пожалуйста, ручку и бумагу на стол» мы получим: «Плж пжлст рчк бмг н стл». Нам придется лишь догадываться о том, какие гласные звуки и служебные слова здесь пропущены.

По сути, египтянам так и не удалось, – впрочем, как и британцам или американцам, – рационализировать некоторые аспекты языка. Но их это не очень беспокоило. Да и с какой стати это должно было их беспокоить? Египетский язык был языком империи. Если иностранцы хотят читать на этом языке, зачем упрощать им жизнь? Таким образом, иероглифическое письмо всю свою жизнь так и оставалось неразрешимым компромиссом между двумя системами: алфавитной и пиктографической. Египтяне создали свой собственный, достаточно гибкий алфавит, используя символ для обозначения звука или буквы, а то и двух или трех звуков и букв сразу, и, хотя были достаточно грамотным народом, они тем не менее всегда склонялись к примитивному способу использования картинок. Из всех их органов чувств визуальное восприятие было развито у них лучше всего. Так, они не могли удержаться от того, чтобы написать предложение «Девочка бежит по улице», используя картинки, изображающие девочку, бегущих людей и улицу. Видя изящество, с каким выполнены надписи на памятниках, можно ощутить удовольствие, которое испытывали египтяне, рисуя различные картины. Даже знаки алфавита были не просто абстрактными буквами, но маленькими картинками. Алфавитная и пиктографическая системы слились и образовали однородную систему, только когда семиты занялись этим вопросом.

Эти элементы языка должен был усвоить египетский ученик, потом ему необходимо было долго практиковаться в письме, переписывая огромное количество текстов, чаще всего всем известные высказывания древних мудрецов, представлявшие ценность как с нравственной, так и со стилистической точки зрения. Если ему везло, то он получал страничку или две из живых и популярных сказок. Но чаще всего его участь была незавидной, поскольку надо признать, что египетские писатели не были столь талантливы, как скульпторы и художники.

Рис. 81. Иероглифический алфавит и символы

Именно скульптура и изобразительное искусство наилучшим образом отвечало художественному вкусу египтян. Насколько мы знаем, как во многих восточных странах, так и в египетском фольклоре есть великолепные образцы, но памятники письменной литературы (за редким исключением) в виде сборников забавных сказок или стихов все же больше привлекают внимание историков, чем ценителей литературы. Тема большинства дошедших до нас произведений прозы не представляет большого интереса, и можно сделать вывод, что содержание рассказа или философского трактата было менее значимым, чем стиль произведения. Высказывания верховных советников и мудрецов возвышенны и производят сильное впечатление на изучающих так называемую «литературу мудрости», но вы будете напрасно искать в них проникновения в глубины человеческой души и мотивы поведения людей, образцы которого дают нам Паскаль или Ларошфуко. Однако при этом следует помнить, что в некоторых языках способ выражения мысли или рассказ о каком-то предмете зачастую более выразителен, чем сам предмет повествования. Это вполне справедливо в отношении английской литературы. Когда переводят подобную литературу, она кажется гораздо менее интересной, чем является на самом деле, поскольку перевод лишает ее основных достоинств: подлинного звучания слова, построения фразы, выбора метафоры, основного ритма и духа. То, что кажется тривиальным и скучным в переводе, часто бывает возвышенным и удивительным в оригинале. А мы ведь даже не знаем, как звучал язык египтян. Мы можем только сказать, что в египетской литературе, судя по всему, нет признанных шедевров вроде шумерского эпоса о Гильгамеше, блистательных произведений, которые могли бы соперничать с китайской, индийской или японской литературой или с норвежскими сагами. В общем, трудно позавидовать ученику, переписывавшему образцы египетской литературы.

К счастью для него, были и другие предметы, которые ему надо было изучать. Они, вероятно, более соответствовали вполне земному характеру большинства молодых египтян. Самым важным из этих предметов была математика. Наши знания об этом направлении египетской мысли не так велики, как хотелось бы, но, судя по всему, в долинах Нила наука была не столь развита, как в долинах Тигра и Евфрата. Египтяне были людьми практического, а не метафизического склада ума и не особенно тяготели к абстрактному мышлению как таковому. У них не было склонности к алгебраическим задачам, операции с дробями у них были относительно примитивными, а задачи на умножение и деление они выполняли довольно громоздким и неуклюжим способом. Они благополучно избежали весьма расплывчатого понятия «ноль» (которое позже было разработано арабскими математиками) и, хотя изобрели символы для обозначения десятка, так и не смогли придумать символы для обозначения цифр от двух до девяти. Так, например, число 13 они записывали таким образом: 10 + 1 + 1 + 1; 124 как 100 + 10 + 10 + 1 + 1 + 1 + 1; 2352 как 1000 + 1000 + 100 + 100 + 100 + 10 + 10 + 10 + 10 + + 10 + 1 + 1.

С другой стороны, они достигли значительных высот в геометрии и могли измерять площадь и объем таким способом, который очень пригодился в строительстве и земледелии. Они также могли вычислить площадь круга по его диаметру и знали свойства трапеции и цилиндра. Если даже их представление о математике было ограниченным и выражалось в весьма примитивных и громоздких формах, то этих знаний им вполне хватало. Они могли произвести необходимые вычисления, чтобы спроектировать пирамиду и построить кирпичное основание, на которое устанавливались каменные глыбы: это был воистину математический подвиг. Кто-то считает, что в том, что касается цифр и чисел, они похожи на нас. Наша способность оперировать цифрами весьма поверхностна, но нам вполне достаточно для жизни простейших вычислений.